Еще немного на тему ненависти Запада.

  В дополнение к статьям «В чем причина ненависти Запада.» и «В чем кроются корни «американской мечты»?», разумно привести исследование истории питания в Европе Массимо Монтанари (р. 1949)  «Голод и изобилие. История питания в Европе».

  Культурные ценности не ограничиваются питанием, и, если рассматривать традиционные ценности Запада, то они скорее сводятся к власти, влиянию и доминированию, нежели вкусному и полезному питанию. Но, тем не менее, оказывается даже такая в общем то скучная и отвлеченная тема, как история развития гастрономических вкусов, оказывается, весьма исчерпывающе характеризует общее представление о сущности западной цивилизации.

 Не зря в древности о качестве работника судили по тому, как он ест.

 Но обратимся к источнику информации. Согласно исследованиям Монтанари, все развитие западной цивилизации сопровождалось перманентной угрозой тотального голода. Даже относительно небольшое увеличение численности населения (до 18 века численность населения Европы едва ли превышала 100 млн. человек, по современным представлениям это была пустыня, особенно, если сравнивать с Японией или Индией) приводило к  возникновению напряженности в этом плане.

 Периоды относительного благополучия сопровождались новыми периодами массовых голодоморов и чумных болезней. Наиболее тяжелые периоды приходятся на период с 11 по 14 век, затем  16 и 18 века. Но и в относительно благополучные периоды в отдельных регионах регулярно случались голодные года. Автор упоминает о том, что голодоморы нередко оказывались результатами торговых спекуляций, но делает это мельком, как о не особо важной подробности. Не будем слишком развивать эту тему и мы, просто вспомним о голодоморах 1930-х годов в СССР и США, о современном голоде в Африке и ряде других стран: основная причина их, как почти всегда, отнюдь не неурожай и природные бедствия.

 Удивительна эволюция питания: от варварской, преимущественно мясо-молочной пищи, с исключительно животными жирами (смалец и сливочное масло) за свою двухтысячелетнюю историю европейцы  перешли к постепенному почти полному вытеснению мяса на пищу растительную, рыбу и оливковое масло. Причем это вытеснение оправдывалось не чисто экономическими соображениями, но и глубокими философскими и медицинскими обоснованиями. Невзирая на то, что 18 и 19 век были отмечены массовым развитием невиданных ранее болезней, вроде рахита, связанных с полным отсутствием в питании европейцев  жиров и витаминов, переходом на самые малополезные и дешевые зерновые продукты вроде гречихи и кукурузы.

 При этом даже в 20-м веке Европа дважды стояла перед лицом голода, не говоря уже о полной недоступности полноценного сбалансированного питания. «Яйки, млеко!», - кричали голодные немцы-победители  на Украине что в 1918, что в 1941 годах.

 И еще один факт: впервые в СССР «Макдональдс» пришел в 1930-х годах. И это появление было отнюдь не таким триумфальным, как открытие первого «Макдональдса» в Москве в 1992 году. Люди, привыкшие к совершенно иному питанию, просто игнорировали «фаст-фуд», предпочитая привычную, намного более изысканную кухню.

 Т.е. пример питания наглядно демонстрирует, до чего докатились мы в своем подражании Западу, ведь действительно существующая сеть общественного питания со всеми её «шаурмами», пельменными и чебуречными оказывается совершенно неконкурентоспособной с этим самым пресловутым «Макдональдсом». Ни по ценам, ни по благожелательности официантов, ни по качеству пищи.  Не зря (и я в том числе) в чужом городе предпочитаю «Макдональдс», с прогнозируемыми  ценами и гарантированным качеством.

  Разумеется, все приведенные оценки относительно питания в таком длительном периоде  трудно перепроверить, но трудно ожидать, что Массимо Монтанари имел хоть малейшую мотивацию что-либо преподнести в худшем виде, чем это было на самом деле.

 И, главный вывод: на огромной, плодородной и богатой территории, каковой является Европа, незначительная кучка народу (особенно в сравнении с крупнейшими древними центрами цивилизации) настолько не смогла друг с другом ужиться, что перманентно подвергала свое беднейшее (а нередко и не только) население вымиранию и постоянно осуществляло демографическое давление на соседей, осуществляя совершенно невероятную внешнюю экспансию.

  Т.е. если уйти от религиозных тезисов к понятиям «пассионарности» и «культурно-генетического кода», то феномен западно-европейской цивилизации заключается в такой невероятной неуживчивости и нетерпимости их друг к другу и ко всем прочим нациям, что единственным способом выживания и преодоления взаимного отталкивания, а так же связанной с этим бедности и перманентной угрозы голода, оказался опережающий научно-технический прогресс.

 Если все остальные нации вполне довольствовались текущими условиями существования, более-менее соответствующими их представлению об изобилии, довольно редко сталкивались с угрозой голода и вымирания (причем, как правило, в результате контактов с европейцами), то по мере глобального распространения культуры питания Запада, голод становится одной из важнейших международных угроз.

 Причем о вегетарианской пище, которую проповедовали древние греки и вегетарианцы Ньютона нам уже приходится вспоминать почти с завистью: современная пища в значительной части уже скорее продукт химического синтеза, чем природы и человеческого труда.

 Так что Запад не только злой, но и  просто голодный.  Хотя, что здесь первично, судить не берусь.

 

Ниже привожу наиболее интересные цитаты Массимо Монтанари.

Но следует признать, что этот парадокс не единожды повторялся в истории: по всей видимости, периоды наибольшего богатства и разнообразия народного рациона совпадали — вплоть до прошлого века — с демографическим застоем или даже откатом, когда ослабление спроса обусловливало большую гибкость и разнообразие средств производства. Значит, демографическая кривая и кривая обеспечения продовольствием зеркально отражают друг друга? Сдается, что это так: вот почему трудно объяснить «улучшением режима питания» явления демографического прироста.

(Т.е. голод отступал только в периоды отсутствия или отката демографического роста)

В середине XVIII в. аббат Пьетро Кьяри точно так же клеймит экстравагантные, чересчур изысканные вкусы знати: «Стали вдруг отвергаться продукты, употребляемые чернью: недорогое мясо, фрукты и зелень по сезону… Теперь они хотят лишь еды необычайной, редчайшей, наслаждаясь клубникой в январе, виноградом в апреле, артишоками в сентябре». Наш аббат уточняет к тому же, что в продуктах не ценится их естественный вкус: кажется даже, что они недостойны появиться на столе, «пока в кухнях наших не потеряют образа своего и наименования. Чтобы изменить их природу, используют всякую древесную кору, всякие порошки, какими нас одарила после своего открытия Америка».

Чтобы изменить их природу — не с этой ли целью вводятся гастрономические ухищрения, маскируется форма и вкус, вводится «тысяча ингредиентов в одно блюдо, так, что уж и не разберешь, что оно такое»? «Кухня старого порядка, — пишет П. Мельдини, — стремится к универсальности. Полное пренебрежение естественными вкусами… позволяет железной рукой управлять и местом, и временем года». Против подобных обыкновений восстанут — как раз в начале XVIII в. — «просвещенные» повара и гастрономы, поборники, как мы уже видели, простой и «естественной» кухни: эти революционные нововведения не сразу будут восприняты господствующей культурой.

(Т.е. странное стремление к ненатуральной, но красивой, престижной и непортящейся еде сформировалось ещё в 18 веке)

Это вожделение порождает соответствующий эстетический идеал: быть жирным красиво, это признак богатства и хорошего питания, как в общем, количественном смысле (есть много), так и в более частном, качественном (есть много жиров). Особенно показательной мне представляется одна итальянская новелла XV в., где крестьянин, позавидовав жирному соседу, дал себя убедить, что только оскопление поможет достичь подобного дородства, и соответствующим образом поступил. Понятие «жирный», таким образом, несет в себе чисто положительный заряд; поэтому и возможно определить с его помощью высший слой флорентийской буржуазии («жирный народ») в момент ее социального и политического становления. «Вырос он жирным и красивым, с ангельским личиком», — пишет Франко Сакетти об одном из своих персонажей; если говорить о женских предпочтениях, послушаем героиню одной комедии Гольдони: «Если хотите стать моим возлюбленным, вы должны быть красивым, жирным и крепким».

(Т.е. Рубенс был не извращенец, он просто хотел кушать)

Имеются указания и на другую оценку: худоба и стройность тоже могут быть достоинствами, и великие едоки из рыцарских эпосов вовсе не обязательно толстые (наоборот, их мужество и сила измеряются способностью тратить энергию, сжигать поглощенные калории). Мы даже читаем о диетах для похудания, составленных не для того, чтобы поправить здоровье (о них говорил уже Гален в соответствующем трактате), но имея в виду чисто эстетическую цель. Но это — маргинальные явления, осуждаемые господствующей культурой: о них, например, говорится в трактате о «несовершенствах и коварстве женского пола», который опубликовал в 1617 г. Ж. Оливье: среди типичных женских пороков он упоминает и эту удивительную разновидность чревоугодия, состоящую не в избытке, но в чрезмерной деликатности питания, в том, что женщины подвергают себя лишениям не ради духовного покаяния, но ради прелести тела: «Коли начнет их распирать от жира, так примутся поститься, не ради славы Божьей и здоровья душевного, а ради того, чтобы похудеть и вернуться к более пропорциональному телосложению». А картины и скульптуры нам показывают, что понятие пропорционального телосложения в те времена весьма отличалось от нашего.

(Т.е. даже понятие красоты, здоровья и диеты изначально берут в этой культуре основу не в их самоценности, но исключительно в возможности их продать, прельстить, как одну из разновидностей чревоугодия, но не нормы)

Ценность худобы, связанная с такими ценностями, как быстрота, умение работать, деловые качества, предлагается в качестве новой эстетической и культурной модели только в XVIII в., и осуществляют перелом те социальные группы — это в основном буржуазия, но не только она, — которые противостоят старому порядку во имя новых идеологий и новых политических проектов. Мы уже наблюдали, каким провокационным зарядом обладал тогда кофе, напиток умных и деятельных людей, которые противопоставляли себя праздным и тупым представителям традиционной аристократии. Параллельно возникает противопоставление худобы и тучности, и не случайно «подрывной» напиток врачи того времени, используя галеническую классификацию, считают «сухим» и тем самым иссушающим. Когда кофе заменяет вино или пиво, напитки «горячительные» и (мы бы добавили) богатые калориями, это влечет за собой разрушение самых распространенных эстетических канонов. Пуританский дух XIX в. станет предпочитать худое, стройное, выносливое тело — тело буржуа, который «жертвует собой» ради производства всяческих благ.

(Но даже если худоба достигается не на продажу, то как минимум как признак «избранных».)

Что же до изобилия еды, то очевидно, что и оно, сделавшись постоянным и широко распространенным явлением, ставит новые, трудно разрешимые проблемы перед культурой, которая, как мы знаем, отмечена страхом перед голодом; отношение к пище все еще окрашено этим чувством, но прежние шизофренические метания между лишениями и расточительством, предусмотрительной скаредностью и безумными кутежами абсолютно несовместимы с новым положением вещей. Непреодолимая тяга к излишествам, которую тысячелетняя история голода запечатлела в телах и душах, теперь, когда изобилие вошло в повседневную жизнь, жестоко карает нас: в развитых странах болезни, связанные с избыточным питанием, мало-помалу пришли на смену недугам, вызванным голодовками. И вот появляется доселе не виданная форма боязни (американцы окрестили ее fear of obesity она отметает атавистический страх перед голодом, но столь же властно управляет психологией человека, даже в ущерб объективности: исследования показывают, что более половины тех, кто садится на диету ради похудания, на самом деле не имеют избыточного веса. Одно излишество заменилось другим; теплого, сердечного и в то же время сознательного отношения к еде еще никто не придумал. Изобилие поможет нам в этом, позволив судить более беспристрастно, чем в прошлом.

(Что в лоб, что по лбу, а видеть в пище всего лишь пищу западная культура оказалась не в состоянии. И ни голод, ни изобилие эту болезнь не лечат. Хоть Массимо Монтанари и искренне верит, что Запад когда-нибудь нажрется.)