Еще о Китае, России и послании Путина.

 В этой статье будут использованы цитаты и идеи Наоми Кляйн из книги «Доктрина шока» [1], которую я рекомендовал бы прочитать каждому патриоту.

 Несмотря на традиционно примитивизированное представление о нашей стране времен СССР, что в общем-то простительно для иностранца (полуголодные люди, скучившиеся в неотапливаемых бараках-многоэтажках, в то время как по улицам шныряют кровожадные шпионы Сталина и Берии), в остальном книга значительно превосходит даже нашу патриотическую продукцию.

  И если разве что Евгений Федоров первый и пока единственный, кто рискнул открыто говорить об иностранной оккупации, то в этой книге весьма доступно и ретроспективно описывается вся история этой самой оккупации, её особенности в разных странах, её идейные отцы, источники, методы и причины триумфа.

 Прежде всего, заслуживает внимание определение врага:

Один из самых ярких ответов на этот вопрос дает Серхио Томаселья, фермер, выращивавший табак, и генеральный секретарь Аграрной лиги Аргентины, который испытал на себе пытки и провел пять лет в тюрьме, как и его жена, другие родственники и друзья

Томаселья утверждал, что жестокость, которую пережил он и другие члены Аграрной лиги, нельзя отделить от мощных экономических интересов, ради которых причиняли боль их телам и уничтожали результаты их общественной работы. Поэтому вместо того, чтобы перечислять имена солдат, которые его мучили, Томаселья стал перечислять названия корпораций, иностранных и аргентинских, которые получали прибыль от длительной экономической зависимости страны. «Иностранные корпорации навязали нам свои сельскохозяйственные продукты, свои химикаты, загрязняющие нашу землю, свои технологии и идеологию. И все это они совершили при посредстве олигархов, владеющих землей и контролирующих политику. Но нужно помнить, что олигархия также находилась под контролем тех же самых корпораций: Ford Motors, Monsanto, Philip Morris. Нам надо изменить именно эту структуру. Именно ее я обвиняю. Вот, собственно, и все».

В аудитории раздались аплодисменты. Томаселья завершил свои показания следующими словами: «Я верю, что в итоге восторжествуют истина и справедливость. На это уйдет жизнь нескольких поколений. Если я погибну в этом бою — пусть так и будет. Но в один прекрасный день мы победим. А сегодня я знаю моего врага по имени, как и мой враг знает меня».

 Повторим урок: не англосаксы, не иудеи, не библейский проект, не масоны и не банкиры Ротшильды-Рокфеллеры. Речь идет о международном капитале, о корпорациях, о банальном империализме, который не имеет ни национальности, ни религии, ни родины, но только жажду прибыли, богатства, влияния и безответственности.

 Так как цитировать всю книгу нет смысла, отметим, что глобальным успехом и ренессансом империализм целиком обязан чикагской школе Милтона Фридмана, породившей концепцию внедрения дикого свободного рынка и экзальтированной беспомощности государства путем тотального насилия и террора.

 Эта идеология прошла длинный путь от Пиночета в Чили, Сухарто в Индонезии, в том числе Ельцина в России и Леха Валенсы в Польше, затронув по пути десятки, если не сотни государств.

 Наиболее ценно здесь упомянуть Китай, коммунистическое настоящее которого подавляющим большинством оценивается совершенно неадекватно.

Однако в Китае именно такое разделение и происходило: правительство навязывало реформы по отказу от контроля над ценами и зарплатами для расширения зоны свободного рынка и жестко противостояло тем, кто призывал к проведению выборов и обретению гражданских свобод. А демонстранты, со своей стороны, требовали демократии, но многие из них выступали против стремления государства ввести неограниченный капитализм, хотя при освещении событий в западной прессе этому факту уделяли слишком мало внимания. В Китае демократия и экономика чикагской школы вовсе не шли рука об руку, они находились по разные стороны баррикад, воздвигнутых на площади Тяньаньмэнь.

  В начале 1980-х китайское правительство под руководством Дэн Сяопина изо всех сил стремилось к тому, чтобы их страна не повторила судьбу Польши, где недавно рабочим позволили создать независимое движение, которое бросило вызов основанной на власти монополии партии. При этом китайские лидеры не собирались защищать государственные фабрики и колхозы, на которых держалось коммунистическое государство. На самом деле Дэн с энтузиазмом стремился осуществить переход к корпоративной экономике — так что в 1980 году правительство даже пригласило в Китай Милтона Фридмана, который обучал основам теории свободного рынка сотни ведущих государственных служащих, профессоров и экономистов партии. «Все гости должны были предъявить пригласительные билеты», — вспоминал Фридман о своей аудитории в Пекине и Шанхае. Его главная идея сводилась к тому, «насколько лучше обычным людям жить при капитализме, чем в коммунистических странах» . Он ссылался на пример Гонконга, зоны чистого капитализма, вызывавшей восхищение Фридмана своим «динамичным и новаторским характером, который породили личная свобода, свободная торговля, низкие налоги и минимальное вмешательство со стороны правительства». И заявил, что, хотя Гонконг и не имеет демократии, он свободнее Соединенных Штатов, потому что его правительство меньше вмешивается в экономику .

 Такое представление о свободе, где политические свободы вторичны и даже не являются необходимостью по сравнению со свободой торговли, в полной мере соответствовало планам Политбюро КНР. Партия стремилась открыть экономику для частной собственности и потребительства, не отказываясь от своей власти. Кроме всего прочего, такой план давал надежду, что при распродаже государственной собственности партийным чиновникам и их родственникам достанутся лучшие куски и они будут получать наибольшие доходы. Согласно этой модели «перехода» те же люди, что контролировали государство при коммунизме, будут его контролировать и при капитализме, одновременно наслаждаясь заметным улучшением уровня своей жизни.

 Иными словами, наши представления о Китае, как о социалистическом, с некоторыми элементами капитализма обществе совершенно неадекватны. Китай представляет собой обычный дикий капитализм, с насилием и террором, ничем не отличаясь от диктатур вроде Пиночета или Сухарто, при которых расправы и исчезновения людей стали фирменным знаком либеральных реформ.

 Т.е. красные флаги и псевдомарксистская болтология не должны мешать пониманию того, что экономическая составляющая, базис (в строгом соответствии с К.Марксом) является определяющей все процессы, а политическая витрина может быть абсолютно произвольной.

 Т.е. если не затрагиваются глубинные корни либерализма: свободные рынки, свободное движение капитала и тотальная приватизация, любая фразеология насчет патриотизма, духовности и демографических успехов, является ничтожной. Иными словами, послание Путина является не более, чем легкой и безобидной фрондой, поскольку не затрагивает глубинные корни могущества и источника власти иностранного капитала.

 Возможно, поэтому послание не имеет серьезной критики со стороны противников Путина, Запад это послание вообще как бы «не заметил»,  зато патриотические силы нашли там целый кладезь признаков скорого изменения политического статус-кво.

  Но прежде, чем рассматривать послание Путина, нужно обратиться к тому, что уже произошло в Южной Африке, когда икона антиколониального движения, живой «святой», борец с апартеидом Нельсон Мандела стал Президентом ЮАР.

 Вряд ли следует ожидать, что Мандела был меньшим патриотом своей страны, чем Путин,  что он продался оккупантам и предал интересы своего народа. Почему же он, прямо нарушая свои обещания народу, вместо национализации, начал по дешевке распродавать жалкие остатки государственной собственности: системы водоснабжения, отопления и т.п.?

 Почему вместо победы храбрых борцов с апартеидом ждало жестокое разочарование?

И сегодня страна остается живым примером того, что происходит, когда экономические преобразования отделены от политических. С политической точки зрения народ получил право голосовать, гражданские свободы и принцип большинства голосов. Но экономически Южная Африка, оставляя позади себя Бразилию, стоит на одном из первых мест в мире по социальному неравенству.

Я посетила Южную Африку в 2005 году в надежде понять, что же произошло при переходе между этими ключевыми 1990 и 1994 годами, что заставило Манделу пойти тем путем, который он сам называл «неприемлемым».

АНК начал переговоры с правящей Национальной партией, чтобы избежать кошмара, подобного тому, который пережил соседний Мозамбик в 1975 году, когда движение за независимость положило конец португальскому колониальному правлению. Португальцы, покидая свои посты, устроили истерическую месть: они заливали цементом шахты лифтов, разнесли вдребезги трактора и вывезли все, что могли, до последнего гвоздя. АНК, опираясь на безграничный кредит доверия, стремился, чтобы передача власти прошла мирно. Тем не менее сдавшиеся южноафриканские лидеры эпохи апартеида на прощанье нанесли стране огромный вред. В отличие от правителей Мозамбика, члены Национальной партии никуда не заливали цемент — их саботаж был намного тоньше, но не менее разрушительным, и он весь запечатлен в документах тех исторических переговоров.

Переговоры об окончании апартеида касались двух больших тем, которые нередко пересекались: политики и экономики. И, разумеется, внимание большинства людей приковывали политические совещания на высшем уровне между Нельсоном Манделой и лидером Национальной партии Ф.В. де Клерком.

Стратегия де Клерка на этих переговорах заключалась в том, чтобы сохранить за собой как можно больше власти. Для этого он перепробовал множество предложений: раздробить страну, введя федерацию, дать право вето партиям меньшинства, оставить определенный процент мест в правительственных структурах за каждой этнической группой — все что угодно, лишь бы не вводить принципа большинства, что, как он был уверен, повлечет за собой масштабную экспроприацию земли и национализацию корпораций. Как об этом позже рассказывал Мандела, «Национальная партия старалась сохранить превосходство белых с нашего согласия». За де Клерком стояли оружие и деньги, зато его оппонента поддерживали миллионы людей. Мандела и его главный помощник в переговорах Сирил Рамафоза смогли одержать победу почти по каждому пункту .

Куда незаметнее на фоне этих саммитов, где часто ситуация казалась взрывоопасной, были другие переговоры, касающиеся экономики. В основном со стороны АНК их проводил Табо Мбеки, в то время восходящая звезда партии, а ныне президент Южной Африки. По ходу переговоров Национальная партия могла понять, что парламент скоро окажется в руках АНК, и тогда партия южноафриканских элит сосредоточила энергию и интеллектуальные силы на экономических переговорах. Белым Южной Африки пришлось уступить черным правительство, но под угрозой оказались богатства, накопленные в период апартеида, и они решили не сдаваться.

Правительство де Клерка использовало в этих переговорах двойную стратегию. Во-первых, ссылаясь на популярный в умах «вашингтонский консенсус», который считался единственной верной экономической программой, они говорили о ключевых позициях экономики: о политике торговли или центральном банке — как о «технических» или «административных» вопросах. Во-вторых, оно использовало весь набор новых политических инструментов, таких как международные торговые соглашения, изменения в конституционном праве и программы структурной перестройки, в качестве орудий, позволявших передать власть над этими ключевыми позициями в руки так называемых беспристрастных экспертов, экономистов и руководителей МВФ, Всемирного банка, Генерального соглашения по таможенным тарифам и торговле (GATT) и Национальной партии — кому угодно, кроме АНК. Это была стратегия «балканизации» — не географической (как сначала замышлял де Клерк), но экономической.

И этот план был успешно осуществлен под носом у лидеров АНК, которые, естественно, прилагали все силы для победы в борьбе за контроль над парламентом. При этом АНК не обезопасил себя от куда более коварной угрозы, и экономический план Хартии свободы так и не стал законом Южной Африки. «Управлять должен народ!» — это решение вскоре стало реальностью, однако сфера, которой он мог бы управлять, с каждым днем становилась все уже.

Пока шли переговоры, партия АНК усиленно готовилась к тому дню, когда она придет к власти. Команды экономистов и юристов АНК получили задание разработать конкретные меры для осуществления общих положений Хартии свободы, касающиеся, например, жилья и здравоохранения, на практике. Среди этих планов выделялась программа «Демократия за работой» — экономический план развития Южной Африки после апартеида, написанный в период проведения переговоров на высшем уровне. Сторонники партии не понимали одного: пока они составляли свою величественную программу, их команда на переговорах делала уступки, из-за которых этот план будет практически невозможно воплотить. «Этот план оказался мертвым еще до попытки его осуществить», — говорил мне экономист Вишну Падаячи о программе «Демократия за работой». К тому моменту, как он был завершен, «изменились условия игры».

 Падаячи примкнул к освободительному движению в 1970-х годах и стал консультантом южноафриканских профсоюзов. «В те дни на двери у каждого из нас висела Хартия свободы», — вспоминал он. Я спросила его, когда он осознал, что экономические мечты Хартии не будут осуществлены. Он ответил, что заподозрил это в конце 1993 года, когда вместе с одним коллегой получил звонок от команды переговорщиков, которая вела споры с Национальной партией. Экономиста и его коллегу попросили написать документ, где приводятся все аргументы за и против превращения центрального банка в независимую организацию, которая работает совершенно автономно относительно избранного правительства, причем звонивший сказал, что это необходимо сделать до следующего утра.

  «Это было для нас полной неожиданностью», — сказал Падаячи. Этот человек, которому сейчас слегка за пятьдесят, получил образование в Университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. И он знал, что тогда среди экономистов США — даже сторонников свободного рынка из их числа — мысль о независимости центрального банка казалась маргинальной идеей. Ее проповедовали лишь немногочисленные идеологи чикагской школы, которые верили, что центральные банки должны стать подобием суверенной республики, защищенной от влияния избранных голосованием законодателей.

  Для Падаячи и его коллег, по убеждению которых монетарная политика должна была служить в новом правительстве его «великим целям — поддерживать рост, занятость и перераспределение», позиция АНК представлялась безумной: «Никакого независимого центрального банка в Южной Африке быть не должно!»

Падаячи с коллегой всю ночь трудились над запиской, которая содержала нужные команде переговорщиков аргументы для противостояния этой уловке Национальной партии. Если центральный банк (в Южной Африке он называется Резервным банком) будет работать независимо от правительства, он будет помехой для АНК на пути осуществления обещаний Хартии свободы. Кроме того, если центральный банк не будет отчитываться перед правительством АНК, то перед кем именно он будет отчитываться? Перед фондовой биржей Йоханнесбурга? Очевидно, Национальная партия искала запасной путь для сохранения власти после поражения на выборах — и этому следовало сопротивляться изо всех сил. «Они хотели удержать за собой все возможные позиции, — вспоминал Падаячи. — Это, без сомнения, предполагала их программа».

  Утром Падаячи отправил записку по факсу и затем ничего не слышал о ее судьбе несколько недель. «Наконец, потом, когда мы спросили, что же произошло, нам ответили: "Ну, в этом пункте мы пошли на уступку». Центральный банк стал автономной организацией в южноафриканском государстве, а его независимый статус был отражен в конституции, но это еще не все: его возглавил тот же самый человек, Крис Сталс, который руководил этим банком в эпоху апартеида. И АНК сделал уступку не только в вопросе о центральном банке: Дерек Кейс, белый министр финансов в период апартеида, также остался на прежнем посту — подобным образом министр финансов и глава центрального банка в Аргентине времен диктатуры умудрились снова занять эти места при демократическом правлении. Газета New York Times торжественно называла Кейса «одним из важнейших в стране апостолов благоприятного для бизнеса правительства, сокращающего свои расходы».

Как вспоминает Падаячи, до того момента «мы еще сохраняли надежду, потому что, мой Бог, это была революционная битва; должно же из этого было выйти хоть что-нибудь». Но когда он узнал, что центральным банком и казначейством будут управлять старые вожди времен апартеида, это означало, что «с точки зрения экономических преобразований все потеряно». Я спросила, понимали ли, по его мнению, участники переговоров, что они потеряли. Задумавшись, он ответил: «Откровенно говоря, не понимали». Это была для них просто торговля: «На переговорах что-то приходится заплатить. Я вам дам это, а вы мне дадите то».

Падаячи думает, что произошедшее не было настоящим предательством со стороны лидеров АНК, просто их обвели вокруг пальца по ряду вопросов, которые на тот момент казались второстепенными, а на самом деле стали непреодолимой преградой на пути освобождения Южной Африки.

В этих переговорах АНК попал в ловушку иного рода — в сеть хит- троумно составленных правил и законов, сплетенную для того, чтобы ограничить власть избранных политиков и связать им руки. Пока этой сетью опутывали страну, ее почти никто не замечал, но когда новое правительство пришло к власти и захотело дать своим избирателям те реальные блага, которых они ожидали и за которые проголосовали, сеть оказалась тугой, и администрация почувствовала себя связанной по рукам и ногам. Патрик Бонд, работавший советником по экономике в кабинете Манделы в первые годы правления АНК, вспоминает тогдашнюю горькую шутку: «Ну вот, у нас есть государство, но где же власть?» И когда новое правительство попыталось воплотить в жизнь обещания Хартии свободы, оно увидело, что власть принадлежит кому-то другому.

Необходимо перераспределить землю? Это неосуществимо — в последний момент команда переговорщиков согласилась добавить к новой конституции положение о защите любой частной собственности, из-за чего земельная реформа оказалась просто невозможной. Надо создать рабочие места для миллионов безработных? Не получится — сотни фабрик готовы закрыться, потому что АНК договорился с GATT, предтечей Всемирной торговой организации (ВТО), и теперь закон запрещает субсидировать автомобилестроительные заводы и текстильные фабрики. Надо раздавать бесплатные лекарства против СПИДа в районах, где это заболевание распространяется с ужасающей скоростью? Это нарушает право интеллектуальной собственности ВТО, организации, в которую АНК вступил без дискуссий, поскольку она была преемницей GATT. Нужно найти деньги на строительство новых и лучших домов для бедных и провести электричество в некоторые районы? Просим прощения — бюджет пошел на уплату огромных долгов, принятых без споров у правительства времен апартеида. Тогда стоит напечатать больше денег? Это необходимо обсудить с главой центрального банка, который там сидел еще при апартеиде. Дать всем воду бесплатно? Вряд ли это получится. Всемирный банк и его многочисленные представители в Южной Африке: экономисты, исследователи и инструкторы (рекламирующие себя как «банк знаний») — предпочитают устанавливать партнерские отношения с частным сектором. Ввести контроль над валютой, чтобы предотвратить дикие махинации? Это нарушает условия сделки на 850 миллионов долларов с МВФ, подписанной как раз накануне выборов. Поднять минимальную заработную плату, чтобы сгладить резкое неравенство в доходах? Никоим образом. Условия сделки с МВФ включают «сдерживание роста заработной платы» . И не стоит даже думать о несоблюдении этих обязательств — любой подобный ход будет рассматриваться как опасный признак ненадежности страны, отсутствия ориентации на «преобразования», отсутствия «системы, основанной на законах». А это в свою очередь повлечет за собой падение стоимости местной валюты, ограничение иностранной помощи и вывоз капитала за границу. Итак, оказалось, что Южная Африка свободна, но одновременно в плену; каждый пункт юридически изощренных условий был одной из ячеек сети, которая опутывала по рукам и ногам новое правительство.

 Иными словами, все разговоры о суверенитете не стоят выеденного яйца, если нет власти  или воли провести экономические преобразования, а конкретно – национализацию крупнейших предприятий (в том числе и контроль над Центральным банком).

  Иными словами, если Ельцин со своим расстрелом Белого дома и перманентными внутренними войнами и взрывами домов заслуженно стоит в одном ряду с фамилиями Пиночета, Сухарто и Дэн Сяопина, то Путин рискует повторить печальный опыт Нельсона Манделы, когда вся политичсекяа воля обеспечить своему народу  процветание и суверенитет рассыплется в прах от экономических реалий, которые всецело контролируются глобальными корпорациями.

  Либо повторить печальный опыт Пиночета и Сухарто, когда последние, войдя во вкус власти, решили, что уже достаточно кормить заокеанских «партнеров» и начали потихоньку переписывать бизнес на своих родственников и кумовьев. Вот тут-то их власть сразу и кончилась, а народный протест внезапно оказался сильнее, чем грозный аппарат насилия прославленных диктатур.

 Вот почему послание Путина является половинчатым и недосказанным: ключевого слова «национализация» не прозвучало. А без этого слова все его «сигналы» являются только благородными намерениями, красивым и галантным ухаживанием, но без решительного предложения жениться. Ухаживания могут восприниматься нормально только в пределах весьма ограниченного времени.

 Почему нам не следует бояться национализации? Да потому, что это будет означать немедленную схватку, которая неизбежна. Все мнимые друзья немедленно покажут свое истинное лицо. Валютная и фондовая биржи испытают шоки и давление спекулянтов, желающих обрушить экономику. Но ведь именно это нам и надо: на фоне паники и тотального снижения цен выкупить, т.е. ренационализировать собственность  по наиболее выгодной цене за счет ИЗБЫТОЧНЫХ валютных резервов. (Вот почему я категорически против их бездумного разбазаривания!)

 Кроме выявления врагов, курс на национализацию и суверенитет будет означать всеобщую поддержку народа, которая сейчас достаточно зыбка: а вдруг Путин рассчитывает на народ лишь с целью обогатить своих дружков-олигархов, повысить их конкурентоспособность в международной борьбе, а вовсе не печется о судьбах Родины и обычных людях?

 Такая точка зрения вполне уместна и логична в контексте бесконечных разговоров о «вечной конкуренции наций» и «необходимости создания национального эффективного собственника», т.е. класса русской буржуазии, паразитов и банкиров. Совершенно не уверен, что подобный лозунг способен всерьез вдохновить людей, еще помнящих гораздо более действенное и доходчивое: «пролетарии всех стран соединяйтесь».

  Какая нам разница, с какой фамилией и паспортом жлоб будет нас эксплуатировать и обманывать в рамках глобального либерализма?

 Теперь насчет смены юрисдикции. Если гипотетически допустить, что в силу разных предлогов (налоговые льготы, упрощение регистрации и прочие вопросы) значительная часть предприятий перерегистрируется в российскую юрисдикцию, то это конечно здорово. Это прекрасная ловушка: ведь национализировать завод, зарегистрированный в России примерно то же самое, что снести киоск с «шаурмой», никто и не заметит, а любое поползновение на иностранную собственность чревато судом в Страсбурге.

 Да только вопрос выбора юрисдикции есть прежде всего вопрос безопасности, а не сиюминутной экономической выгоды, вряд ли добровольно этот процесс сдвинется с места. А в случае планируемого насилия или рейдерского выкупа такое заблаговременное джентльменское предупреждение странно и неуместно. Не говоря уже о том, что чтобы всерьез экономически конкурировать с оффшорами, нужно ввести нулевые ставки налогообложения, что есть утопия.

 И последнее. Ранее высказывалась гипотеза, что Путин старается выкупить разбазаренную в 90-х годах собственность, путем создания псевдочастных корпораций, наподобие тайного средневекового ордена, действующих под управлением из единого центра, состоящем из сотрудников разведки.

 Даже если это так, тем сложнее Путину отбиваться от обвинений в коррупционном сговоре, в попытках тайно сколотить капитал на эксплуатации своих подданных. Т.е. этот метод тоже имеет срок годности, после чего становится взрывоопасным.

 Резюме: продолжаем ждать официального объявления курса на национализацию, перемен в рядах правительства и масштабных антилиберальных чисток во всех органах власти и СМИ.

 При этом хочу подчеркнуть: пример Нельсона Манделы показывает, что подобное восстание просто НЕМЫСЛИМО с точки зрения специалистов из чикагской экономической школы, оно практически тождественно самоубийству.

 Но нам нечего терять. Отступать некуда.

[1] NAOMI KLEIN THE SHOCK DOCTRINE THE RISE OF DISASTER CAPITALISM

ДОКТРИНА ШОКА/НАОМИ КЛЯЙН; ПЕР. С АНГЛ. - М.: ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДОБРАЯ

КНИГА», 2009. - 656 с.

Перевод: М. Завалов

Телефон для оптовых покупателей: (495) 650-44-41 Адрес для переписки/е-mail: mail@dkniga.ru  Адрес нашей страницы в Интернете: www.dkniga.ru